Александр Паращенко – о проблемах выбора, швейцарском сыре и дешевой водке

Александр Паращенко – о проблемах выбора, швейцарском сыре и дешевой водке

18 февраля 2015
Вопросы задавала Елена БАЛАЯН. Фото Юрия НАБАТОВА



Когда ситуация в городе или стране становится напряженной и непонятной для большинства жителей, общение с главным врачом Саратовской областной психиатрической больницы Святой Софии Александром Паращенко успокаивает. Он всегда внешне невозмутим и предупредительно спокоен. Словно внушает: "Все будет хорошо. И вас тоже вылечат".

Если же говорить серьезно, то Александр Феодосиевич привык помогать людям в любых ситуациях. А так как мы вновь попали в "эпоху перемен" – это и финансовый кризис, и война на Востоке Украины, и теракты в Европе – то вопросов к опытному психиатру у нас много. Как погасить тревогу и не поддаться панике? Почему Саратов стабильно входит в рейтинги самых бедных и депрессивных городов страны? К чему приведет понижение цен на водку и возвращение рекламы пива на ТВ? Убийство журналистов в Париже – преступление или клиника?

Об этом, а также о психических последствиях классовой зависти – разговор корреспондента ИА "Взгляд-инфо" с Александром Паращенко.


Бедность – на порог?
– Александр Феодосьевич, вы знаете о том, что Саратов вошел в пятерку самых бедных городов России?

– О да, я регулярно читаю "Российскую газету". Но этот показатель считаю неправильным.



– Что об этом думаете? Бедность – это наша объективная реальность или состояние души?

– Я думаю, ни то и ни другое. Да, о бедности судят и по достатку, то есть надо учитывать и средний класс, и людей зажиточных. Кроме того, у нас все больше пожилых одиноких людей, и большая часть из них живет, конечно, тяжело. Человеку на пенсию жить очень сложно. Но всякое бывает: вот у меня мама получала мизерную пенсию, а затем за заслуги отца-ветерана неожиданно стала получать приличные деньги. Так что и сама живет, и внукам помогает.

В целом Саратов не производит впечатление бедного города. Не очень благоустроенного – это да. Но у меня нет ощущения, что у нас тут кучка миллионеров, а все остальные бедствуют и только любуются на них. У меня много друзей-строителей, они не успевают строить, так как квартиры покупают в момент. Естественно, покупают те, у кого на это деньги есть. Хотя я впервые купил себе нормальную квартиру в 50 лет, а до этого жил в однокомнатной с женой и собакой.

– Вы говорите о докризисных временах. Но сегодня реальность меняется: доходы снова падают, цены растут, народ волнуется. Что делать с этим растущим чувством тревоги и страха за будущее? Есть ли способы этими страхами как-то управлять?

– Очень хорошо по этому поводу сказал Шиловский, первый муж Елены Булгаковой. Он сказал: что бы ни происходило за окном, сиди и спокойно делай свое дело. Я давно заметил, что от тех, кто рвется на баррикады и митинги, пользы меньше, чем от группы дворников.

– А если дело уже не кормит?

– Ищи другое, подрабатывай, работа есть всегда. Все познается в сравнении. Пока я прихожу на дни рождения и праздники и вижу в средних семьях (это не бедняки) – на столе все то же самое, что и было.

– Наверное, до ваших знакомых кризис еще не докатился.

– Давайте тогда не будем спешить. И потом, вам не кажется, что быстрее всего кризисы долетают до пьяниц и бездельников?

– Мне кажется, это спорное утверждение.

– Тем не менее, я думаю, что с тревогами и страхами спешить не надо. Кроме того, еще вчера всем казалось, что жизнь невыносимо тяжела и малорезультативна. Теперь всем понятно, что мы погорячились – все было не так и плохо. Ну не бывает так, чтобы все время было хорошо. К тому же некоторые за эти годы, грубо говоря, расслабились.

– По-моему, вы говорите о довольно узком круге людей.

– Тем не менее, я хочу сказать, что мы очень неплохо жили. И пока живем еще неплохо. Пусть и по инерции. Я уверен, что на 50% мы сами рождаем ажиотаж. Знаете, в некоторых странах во время кризиса ходили волонтеры и говорили людям: не надо покупать это по такой цене. Они завтра сбросят цену, все останется, у них все есть на складах, товарищи, успокойтесь! Но следует отметить, что патриотического снижения цен пока не наблюдается.


Не ставить на осла
– И все-таки: что делать с унынием?

– В состояние уныния человека вводит не пропавший лосось и не подорожавший сыр, а знаете что?

– Что?



– Несостоявшаяся жизнь и роковые ошибки. Жизнь, которая не удовлетворяет, которая ставит условия, не приемлемые для человека. По-прежнему для человека наиглавнейшей проблемой является проблема выбора. Как правило, он идет к ней через чувства и разум, и положительный результат предполагается при достижении максимальной гармонии. Безусловно, на все это имеет влияние и достаток, и положение человека, но оно не является главенствующим. Вот, например, почему так много суицидов в Европе? Там это вторая причина смерти среди трудоспособного населения.

– Европейцам-то чего не живется?

– А это не связано с внешними условиями, это внутренние ощущения. Внутренние проблемы у всех людей одинаковые, особенно в среднем возрасте.

– О каких проблемах речь?

– Неудовлетворенность. Промах. Человек ставит на лошадь, которая к финишу приходит ослом.

– А в переводе на язык повседневности?

– Это и неудачный брак, и неправильно выбранная профессия, предательство друзей, подлость детей. Это когда человек стоит перед условной чертой, а за ней нет ничего – пустота. Когда вся жизнь, оказывается, была обманом и других, и себя. И отразить такие удары судьбы просто нет ни сил, ни желания. Просто говоря, жизнь становится бессмысленной.

– Вы сами не тревожитесь из-за кризиса? Страхов нет?

– Нет, почему, у меня есть страхи. И за себя, и за жену, и за дочь, за пожилую мать и за внуков. Внуки активные, они много чем занимаются, теннис и прочее, а там все очень дорого. И бывает, что дети говорят – хочу, а им отвечают, ты знаешь, а на это не хватает.

– Как справляетесь с тревогами? Подавляете?

– Где-то подавляю, где-то начинаю верить, что все образуется, и образовывается, как правило. А потом… как вам сказать… я опытный врач, будем говорить без обиняков. Мне часто предлагают частную практику. Сейчас я принимаю большое количество больных и делаю это безвозмездно. Понимаете, я выбрал свой путь правильно. Вот я хотел стать врачом, и я стал врачом. Поэтому я чувствую пока свою силу. Чего я боюсь? Я боюсь потерять здоровье. Что со мной что-то случится, и я не смогу продолжать делать свое дело. А всего остального – нет, я думаю, мы не пропадем.



Не основной инстинкт
– У нас кризис, на Украине война, в Европе теракты. Как людям с этим справляться?

– Существует градация, измеряющая уровень тревожности в обществе. И сейчас этот уровень, конечно, повышен. И повышен уровень внутренней агрессии у людей.

– К чему это может привести?

– К агрессивным действиям. Это драки, нападения, различные группы, которые между собой конфликтуют, шайки, бригады. У нас уже забыли немного об этом – все это будет возвращаться, потому что внутреннюю агрессию все равно нужно будет реализовывать.



– В шайки обычно мужчины сбиваются. А женщины что будут делать?

– Они просто-напросто будут терять почву под ногами, не будут видеть приличных мужчин рядом, потому что приличные будут постепенно уходить на войну, если, не дай Бог, она случится. И женщины на своих хрупких плечах будут удерживать тот мир, который остался…

– Думаете, мы подошли к краю?

– Я думаю, мы подходим к нему. Весь мир будто затих в ожидании – что будет дальше, и с остервенением ищет крайнего. Если мы не остановимся в конфликте из-за Украины, мы можем стать на порог войны. Причем, неизвестно какой войны. Вы себе не представляете, что такое мобилизация. Это ужас. На Украине сейчас проходит уже третья. У нас даже в чеченскую войну не было мобилизации. Если пойдет – считай, что это война, всё… Кстати, за последние двадцать лет мы неоднократно разбирались в своих путчах и кризисах, и никто нам в этом не помогал. Зато теперь у наших соседей помощников и защитников хоть отбавляй, толку только мало.

– А как мы можем остановиться?

– Останавливаться должен тот, кто все это начал и продолжает движение в неясном направлении. Я думаю, большинство россиян рады, что наша страна не была втянута в этот конфликт. Я буду очень рад, если те, кто хотел противопоставить нас нашим заокеанским и европейским партнерам, потерпят фиаско.

– Инстинкт самосохранения может помочь остановиться?

– Очень может быть. Вот вы важную вещь сказали: инстинкт самосохранения должен остудить горячие головы. Не амбиции. В конце концов, все это остановится. У нас полно оружия, мы можем воевать и десять, и двадцать лет. Но зачем? Жизнь-то дороже. А потом сейчас это чьи-то, а когда-нибудь будут твои дети. Со временем. Ты будешь вовлекаться в это все…

– А больные ваши как поживают? Буйных больше не стало?

– Нет, не стало. Нормально поживают. Все как было, так и есть. Они в эту бучу не полезут.



Клиника и толерантность
– Мы заговорили о Европе, и мне интересно узнать ваше мнение о природе происходящих там процессов. Когда в редакции журнала расстреливают 12 человек, как это расценивать с точки зрения психического здоровья? Это клинический случай?

– Я считаю, что да. Многие мои коллеги с этим не согласятся, но я думаю, что это клинический случай. Это не больные люди в собственном смысле этого слова, но это психопаты, люди с неустойчивой психикой, склонные к агрессии и желающие агрессии. Настолько желающие агрессии, что за пять трупов готовы и себя убить. Ведь большинство из них убивают себя. Казалось бы, ради чего ты идешь убивать? Чтобы потом себя убить? Но вот им это доставляет определенное чувство. И конечно, эти люди не совсем здоровы. Потому что так не должно быть. Это что ж получается? Бог делает людей, а они на том конце сидят и стреляются. Абсурд…



– А если человека оскорбляет карикатура до такой степени, что он идет и убивает?

– Клиника, конечно. Человека нельзя убивать не из-за чего, это табу. Я ярый сторонник ненасилия, я ненавижу насилие. Даже попытка превосходства одного человека над другим мне претит, не говоря о физическом насилии. И работая начальником, я всегда слежу за собой, чтобы ненароком не возвыситься над человеком, потому что это мне отвратительно.

Но вот есть некое религиозное течение (я не буду его называть никак), основу которого, как мне кажется, составляет агрессия. Не поклонение Богу, а поклонение вседозволенности и исключительной власти, возможность довлеть над людьми. Не бить людей, а ощущать свою над ними исключительность. Бить – это само собой, это уже потом.

Я был однажды на конгрессе в Париже и жил на площади Республики – как раз там, где проходили последние митинги. От нее идут радиально улицы, одна из них вся сплошь уставлена старыми диванами и креслами, и там сидят негры. Машут руками, приплясывают. Они там прямо и живут – на этой улице. Живут какой-то своей жизнью, которая очень сильно отличается от происходящего вокруг. Их никто оттуда не гонит, а куда их гнать? И, конечно, для человека, который первый раз попадает в Париж, это все становится страшно. Я считаю откровенной глупостью, что европейцы сами это все допустили.

– Толерантность?

– Да. Красивое слово. У нас в наркологии оно тоже применяется.

– В отношении чего?

– Сколько ты выпить можешь. Можешь ты выпить стакан или нет? Можешь выдержать? Так и Европа – она выдержала все.



Водка, пиво, рок-н-ролл
– Александр Феодосьевич, с 1 февраля государство снизило цену на водку. К чему это приведет?

– Я вам сразу скажу: ни к чему. Рынок подпольного алкоголя настолько огромен, что на обычную водку можно цену повышать и понижать сколько угодно, вряд ли что-то изменится. Те сделают все равно ниже. Если думают, что все деньги теперь понесут в гастроном, то этого не будет. Я хочу объяснить свою позицию и большинства профессионалов раз и навсегда. Если за производством "левой" водки будут следить и наказывать по-настоящему, то и казна пополнится, и народ здоровее будет.

– А вред это принесет?

– И вреда не принесет. Это просто холостой шаг.

– Почему?

– Потому что не так давно поднимали цену, и мне задавали тот же вопрос. И я отвечал: если будут смотреть за "левой" водкой, то я "за", а если не будут – то это бессмысленно. После того, как подняли цену на водку, каждый гастроном родил три точки, три шинка. Где продавали после десяти и продавали дешевле.

– Некоторые считают, что этот шаг нужен в качестве своего рода "социального успокоительного" в период кризиса…

– Книги, искусство, друзья и семья. Ну и, конечно, интересная и творческая работа – вот лучшие успокоительные.

– Вы говорите, рынок паленой водки. Но есть же категория людей побогаче, которые не бегают в шинок, а покупают в магазине. Не решат ли они делать это чаще, раз уж на колбасу все равно не хватает?

– Да водка в магазине паленая тоже.

– И что, спиваться будут?

– Думаю, нет. Там не такое уж большое понижение. Просто, может быть, людям дали возможность хотя бы на этом сэкономить? Почему бы нет? Может быть, это можно расценивать как такой акт доброй воли. Можно? Можно. Хотя сложно…

– А как расценивать официальное возвращение рекламы пива на стадионы, телевидение и в газеты?

– К рекламе пива я отношусь крайне отрицательно. Так и напишите. Ведь реклама – это пища детей и подростков. Нет ничего отвратительнее, чем пьяный подросток. Это самые страшные люди на земле, будь то чужой мальчик или девочка или свои. От них можно ждать всего чего угодно. И я думаю, что вот именно сейчас вводить рекламу пива не стоит. То, что ее убрали, было не так принципиально, она мало на что влияла. Но сейчас это может быть понято как переоценка этого продукта и как сигнал.

– В период кризиса люди станут больше пить? Или, наоборот, мобилизуются, возьмут себя в руки?

– Тот, кто стремился больше пить, конечно, найдет себе в этом новый повод, а основная масса – нет, вряд ли. Тем более, сейчас опять надо думать, как жить дальше. У нас ведь так уже было, и не один раз. И тот, кто думал, тот вывернулся, а кто не думал, тот оказался на дне. Потом жаловался, что его кризис сломал. Ну так пить надо было меньше! Надо было делом заниматься.

– Тот же вопрос по наркотикам и суицидам. Будет ли всплеск?

– По наркотикам все зависит от наших законов. Запрет на спайсы остается частичным. С суицидами сложнее. Потому что общее настроение людей сейчас снижено. Вот существует тревога – она повышена, а настроение снижено. Я иногда бываю в ресторанах и вижу людей, которые сидят и брюзжат, что сыр им принесли не такой, не камамбер. И я думаю: господи, ну что ты… ну поел ты этот свой камамбер несколько лет, ну поешь теперь другой, российский!

С одной стороны, конечно, нет, но настроение у людей меняется. Кроме того, есть люди, которые в принципе склонны к брюзжанию. И сейчас все эти брюзги и брюзжихи активизируются, их недовольство усиливается. Человек, по сути, всегда недоволен своей жизнью. Жизнь на земле ведь не рай, человек болеет, порой неизлечимо, он не может заработать столько, сколько ему нужно, – это процесс бесконечный. Но у нас в России к этому общему, бытийному, так сказать, недовольству прибавляется еще зависть. Процент общественной зависти у нас зашкаливает. У нас очень высокий процент зависти, скажу я вам.

– Национальная черта?

– Выходит, да. В Европе же никто не стремится быть похожим на соседа или быть лучше соседа, а у нас это почему-то сложилось исторически. Наверное, слишком долго бедно жили.

– Зависть усугубляет недовольство?

– Конечно. Вспомните период НЭПа, как нэпманов гоняли из-за того, что кто-то горевал, а кто-то жировал. Так же и сейчас. И пока это еще мало видно, но со временем зависть может расти.